Кое-что из размышлений о практике перевода небезызвестного итальянца Умберто Эко. Мне показалось любопытным.
Умберто Эко “Сказать почти то же самое:
Опыты о переводе”
2003
Отрывки из книги:
Что значит «переводить»? Первый ответ, и притом утешительный, может быть таким: сказать то же самое на другом языке. Правда, при этом мы, во-первых, испытываем немалые затруднения, пытаясь установить, чтó означает «сказать то же самое», и недостаточно ясно осознаем это в ходе таких операций, как парафраза, определение, разъяснение, новая формулировка, не говоря уж о предполагаемых синонимических подстановках. Во-вторых, держа перед собой текст, подлежащий переводу, мы не знаем, что такое «тó». Наконец, в некоторых случаях сомнительно даже значение слова «сказать».
Мы не намерены подчеркивать центральное положение переводческой проблемы во многих философских дискуссиях и потому не станем приниматься за поиски ответа на вопрос о том, существует ли некая Вещь в Себе в «Илиаде» или в «Ночной песни пастуха, кочующего в Азии»[Канцона итальянского поэта Джакомо Леопарди (1798-1837), написанная в 1829-1830 гг. под впечатлением от книги М. Мейндорфа «Путешествие из Оренбурга в Бухару в 1820 году».] - та, что, казалось бы, должна просвечивать или промелькивать поверх и помимо всякого языка, на который они переводятся, - или же, напротив, ее не достичь никогда, несмотря на все ухищрения, к которым станет прибегать другой язык. …
Положим, в английском романе некий персонаж говорит: «It’s raining cats and dogs». Плох будет тот переводчик, который, думая, что говорит то же самое, переведет это буквально: «Piove cani e gatti» («Дождь льет собаками и кошками»). Это надо перевести: «Piove a cantinelle» («Льет как из ведра») или «Piove come Dio la manda» (букв. «льет, как Бог повелел»). Но что если это роман фантастический, и написал его приверженец так называемых «фортианских» наук[Ср. в «Маятнике Фуко» (гл. 45): «Это наука Чарльза Гоя Форта, который насобирал здоровенную коллекцию необъяснимых явлений». (Перевод Е. Костюкович.)], и в нем рассказывается, как дождь действительно льет кошками и собаками? Тогда нужно переводить буквально. Согласен. А что если этот персонаж идет к доктору Фрейду, дабы поведать ему, что испытывает странный маниакальный страх перед кошками и собаками, которые, как ему кажется, особенно опасны, когда идет дождь? Переводить опять же нужно будет буквально, но утратится некий оттенок смысла: ведь этот Кошачий Человек озабочен также идиоматическими выражениями...
А если в итальянском романе персонаж, говорящий, что дождь льет кошками и собаками, будет слушателем школы Берлица, не способным побороть искушение украсить свою речь удручающими англицизмами? Если перевести буквально, несведущий итальянский читатель не поймет, что этот персонаж употребляет англицизм. А если затем этот итальянский роман нужно будет перевести на английский, то как передать подобную привычку уснащать свою речь англицизмами? Неужели придется изменить национальность героя и сделать его англичанином, уснащающим свою речь итальянизмами, или лондонским рабочим, безуспешно демонстрирующим оксфордское произношение? Это было бы непозволительной вольностью. А если фразу «It’s raining cats and dogs» произносит по-английски персонаж французского романа? Как перевести ее на английский? Видите, как трудно объяснить, что такое «тó», которое должно передаваться через текст, и как сложно его передать.
В этом и заключается смысл нижеследующих глав: попытаться понять, каким образом, даже зная, что «то же самое» сказать невозможно, можно сказать почти «то же самое». При таком подходе проблема состоит уже не столько в понятии того же самого и не столько в понятии того же самого, сколько в понятии этого почти. Насколько растяжимо это почти? Все зависит от точки зрения: Земля почти такая же, как Марс, поскольку обе эти планеты вращаются вокруг Солнца и обе они шарообразны. Но Земля может быть почти такой же, как любая другая планета, вращающаяся в какой-то другой Солнечной системе; она почти такая же, как само Солнце, поскольку речь идет о небесных телах; она почти такая же, как хрустальный шар предсказателя, как мяч или апельсин. Чтобы установить пределы гибкости, растяжимости этого почти, требуются известные критерии, о которых предварительно ведутся переговоры. Сказать почти то же самое - это процедура, которая, как мы увидим ниже, проходит под знаком переговоров.
…
…как автор, переводимый на другие языки, я постоянно ощущал конфликт между желанием, чтобы перевод был «верен» написанному мной, и волнующим открытием того, как мой текст мог (а подчас и должен был) преобразиться, облекаясь в слова другого языка. И, хотя порой я понимал, что перевод невозможен (правда, такие проблемы всегда тем или иным образом разрешались), еще чаще я замечал возможности: иначе говоря, я замечал, как при соприкосновении с другим языком текст выказывал потенциалы истолкования, которые были не известны мне самому, и как подчас перевод мог улучшить оригинал (я говорю «улучшить» применительно к тому намерению, которое сам текст внезапно проявлял, независимо от того исходного намерения, которое было у меня, то есть у эмпирического автора).
…
Несколько абзацев я посвятил слову «верность», поскольку автор, следящий за своими переводчиками, всегда исходит из безусловного требования верности. Понимаю, что это слово может показаться устаревшим ввиду высказываний отдельных критиков, утверждающих, что в переводе в счет идет лишь результат, реализующийся в тексте и языке прибытия - особенно в определенный исторический момент, когда предпринимается попытка актуализовать текст, созданный в другие эпохи. Но понятие верности связано с убеждением в том, что перевод представляет собою одну из форм истолкования и, даже учитывая особенности восприятия и культуры читателя, он всегда должен стремиться к тому, чтобы воспроизвести намерение - не скажу автора, но намерение текста: тó, что текст говорит или на что он намекает с помощью языка, на котором он выражен, и культурного контекста, в котором он появился.
Предположим, в каком-нибудь американском тексте один персонаж говорит другому: «You are just pulling my leg». Переводчику не следует передавать это как «Ты только тянешь меня за ногу» или «Да ты водишь меня за ногу»; правильно будет «Ты пытаешься обвести меня вокруг пальца» или, еще лучше? «Ты водишь меня за нос». Если перевести это выражение буквально, то такой оборот, столь непривычный в итальянском, заставит предположить, что персонаж (а вместе с ним и автор) изобретают какую-то дерзкую риторическую фигуру - а это не так, поскольку персонаж использует то, что в его языке является устойчивым выражением. Напротив, если заменить «ногу» - «носом», итальянский читатель окажется в той же ситуации, в которую автор текста хотел бы поместить читателя английского. Итак, вот пример того, как кажущаяся неверность (текст не переводится буквально) в результате оказывается актом верности. Нечто подобное говорил святой Иероним, покровитель переводчиков: переводить нужно «non verbum everbo sed sensum exprimere de sensu»[«Не слово в слово, а смысл в смысл» (лат.).] - хотя мы увидим, что этот принцип тоже может приводить ко многим двусмысленностям.
Итак, переводить - значит понять внутреннюю систему того или иного языка и структуру данного текста на этом языке и построить такую текстуальную систему, которая в известном смысле может оказать на читателя аналогичное воздействие - как в плане семантическом и синтаксическом, так и в плане стилистическом, метрическом, звукосимволическом, - равно как и то эмоциональное воздействие, к которому стремился текст-источник. «В известном смысле» - потому что любой перевод предполагает окраины неверности вокруг ядра безусловной верности, но решение о местоположении ядра и о ширине окраинного поля зависит от целей, поставленных перед собой переводчиком.
Умберто Эко “Роза другого имени”
(Впервые опубликована в Guardian Weekly в 1994)
Отрывки из статьи:
Работа переводчика основана на методе проб и ошибок, сродни тому, что случается на восточном базаре, когда вы покупаете ковер. Торговец просит 100, вы предлагаете 10 и, после часа торговли, сходитесь на 50.
Конечно, чтобы быть полностью уверенными в том, что все трудности преодолены, вы должны иметь довольно ясное представление о таком странном явлении как перевод. В идеале, различные языки нельзя привести к одному стандарту, мы не можем говорить, что английское слово «firm» («организация») – то же самое, что французское «maison». Но даже в теории нет формы совершенного общения. Однако, как бы ни обстояло дело, с тех пор как существует Homo Sapiens, мы научились общаться. Я уверен, что девяносто процентов читателей «Войны и мира» читали книгу в переводе и всё же, если вы предложите китайцу, англичанину и итальянцу обсудить «Войну и мир», они сойдутся не только в том, что князь Андрей умер, но, несмотря на многочисленные различия и нюансы толкований, все они будут готовы рассказать о неких моральных принципах, проповедуемых Толстым. Я уверен, что разные переводы не будут точно совпадать друг с другом, но не будет тех переводов, которые трём англо говорящим читателям покажутся противоречивыми.
…
Но иногда автор может доверять только Божественному Провидению. Я никогда не смогу содействовать японскому переводу моей работы (хотя я и пытался). Понять ход мысли моего «адресата» весьма сложно для меня. В этом отношении я всегда задаюсь вопросом, что я действительно читаю, когда я вижу перевод японской поэмы, и я предполагаю, что японские читатели имеют тот же опыт, читая мои произведения. И, однако, я знаю, что, когда я читал перевод японской поэмы, я понимал кое-что из того хода мысли, который отличатся от моего. Если я читаю хайку после прочтения нескольких Дзен Буддистских коанов, я могу понять, почему простое упоминание о высокой луне над озером должно сообщить мне эмоциональное переживание, те же самые и, вместе с тем, совсем другие в отличие от тех, что сообщает мне английский поэт романтик. В этих случаях даже минимум сотрудничества переводчика с автором может помочь. Я сейчас не помню, на какой славянский язык переводили «Имя Розы», но мы задавались вопросом, что читатель вынесет из многих частых обращений к латыни. Даже американский читатель, который не изучал латыни, знает, что это был язык средневекового церковного мира, и сможет уловить дыхание Средневековья. И даже если он прочитает «De Pentagono Salomonis» («О Соломоновом пятиугольнике»), он сможет узнать и «Pentagono» и «Salomonis». Но для славянского читателя эти латинские фразы и имена, переведённые на кириллицу, не представляют ничего ценного.
Если, в начале «Войны и мира», американский читатель видит «Eh bien, mon prince…», он может подумать, что адресат этого послания принц. Но если тот же самый диалог появляется в начале китайского перевода, написанного латиницей или, ещё хуже, китайскими иероглифами, что подумает пекинский читатель? С переводчиком на славянский мы решили использовать вместо латинского древне церковный язык средневековой славянской Православной церкви. Таким образом, читатель сможет почувствовать то самое ощущение расстояния, той же религиозной атмосферы, при этом не важно, понял ли он то, о чём говорилось.
…
Возможно «чистый язык» не существует, но перевод с одного языка на другой всегда остаётся настоящим приключением, и я не настаиваю на истинности этого, поскольку, если вспомнить итальянскую пословицу, переводчик всегда предатель. При условии того, что автор принимает участие в этой замечательной измене.